Помню когда безвизовый режим с Израилем открыли и прямые перелёты в Эйлат. Там первым же рейсом, бухой рашенмэн стюардессу за жопу укусил.
Ежкин кот, это как же так? Жесть!!!! Меня всегда удивляет, насколько точно порой ведется съемка! Откуда они знали, что стена завалится, да еще именно в этот момент?!
Зачотный засыпающий кот! To view this video please enable JavaScript, and consider upgrading to a web browser that supports HTML5 video
Чо та вспомнил. В демке Skate 3 есть этап, где надо с приличной высоты падать по-разному и показывается какие кости ломаются.
Произошла данная история где-то году в 97. Еду я с товарищами в метро, время около одиннадцати вечера, поезд останавливается на станции Театральная, люди выходят, заходят. И видим такую картину - в наш вагон бежит негр с двумя чемоданами, бежит-бежит успеть запрыгнуть хочет. А двери начинают закрываться. Нормальные люди, что, ногу вперед сунут, или чемоданы, или вообще не полезут Негр же вперед сует... голову. Его так натурально за щеки прижимает и поезд плавно начинает движение. Негр белеет, глаза на выкате, и на чистом русском языке произносит: "Все, #издец, доездился..." Машинист замечая энту картину жмет на тормоза, двери открываются и негр вваливается внутрь вагона, опускается на пол между двумя чемоданами, переводит дух, и на чистом русском языке произносит: "Ни %уя, я еще покатаюсь..." Вот тут раздался хохот человек двадцати, которые ехали в этом вагоне, и кому довелось наблюдать это шоу своими глазами. Ржал весь вагон станции две. Причем немного отойдя от хохота, взгляд вновь падал на негра, скромно притулившегося на скамейке в уголочке, и ржачка начиналась опять. Мы с друзьями сошли раньше негра, но честно говоря было желание проехать за негром посмотреть каким макаром он выходит из вагона и не зажимает ли его на эскалаторе )). ******* Никто не видел, как взрывается кумыс? Сейчас его в пластиковые бутылки разливают, да и кумыс уже не тот, что в стеклянных был. В стеклянных вкуснее. Но опаснее. В самолетах Уфа-Москва одно время стюардессы слезно просили выкинуть перед полетом, или выпить сразу. Даже если бутылку не взбалтывать, а просто пробку открыть, неправильно держа бутылку в ней только на стенках остается: все пеной выходит. Консервантов-то никаких не добавляли. Я один раз вечером оставил бутылку на кухонном столе. И что интересно прибрался ведь тоже, как мог после гостей, все в холодильник попрятал только одна бутылка кумыса из трех, на утро оставленных не уместилась. Не спал еще, когда в два ночи п.... Подумал что газ. Влетаю на кухню, а там... Все в битом стекле и скисшем кобыльем молоке. Оконное стекло - минус, кофейник стеклянный (жуткий дефицит тогда) и две кофейных чашки вдребезги, чистого места на кухне вообще нет и вонища. Через час уборки до меня дошло, что кошки нет нигде. Убило наверное, или умирать уползла, думаю. Нашел потом. Сидит тихо в стиральной машине и дверцу, сука, лапой придерживает. Бомбоубежище нашла скотина. Еле вытащил. Всеми ламами упиралась и хвостом даже. Вся в кумысе. Два раза с кошачьим шампунем мыл все равно неделю кумысом пахла. А когда вылизывалась то такие трагические рожи корчила, что я смеха сдержать не мог. ******** Ташкент, 85 год. Распахнулись створки транспортного Ил-76 и, цокая подковками сапог по дюралю рампы, прошагал на бетонку аэродрома Тузель дембель Димон, гвардии сержант Замятин. Медаль «За отвагу» на парадке, дипломат с немудреными подарками домашним, да дембельским альбомом, голубой берет, пыльный загар – первый парень на деревне, кумир мальчишек. Из-под берета – холеный чуб с седой прядью – тоже знак, не хуже медали или нашивки за ранение. Маманя, как глянула на этот седой чуб, так и затряслась в беззвучном плаче. А Димон нежно поглаживал маманю по вздрагивающей спине и успокаивающе гудел: «Ну чо ты, мам… Ну не надо, вот же он я – живой, здоровый…». Вечером, у сельского клуба, Димон являл собой живую иллюстрацию из бессмертного Теркина: «…И дымил бы папиросой, угощал бы всех вокруг, и на всякие вопросы отвечал бы я не вдруг..». Дымил Димон не «Казбеком», а болгарскими «БТ» - делайте поправку на современность. А в остальном – почти все, как у Твардовского. «…Как мол, что? Бывало всяко. Страшно все же? Как когда. Много раз ходил в атаку? Да, случалось иногда…». На вопрос о поседевшем чубе хмурился и сдержанно цедил: «Так… Было одно дело…». И аудитория почтительно вздыхала, не смея будоражить незажившие раны. А дело было так. После учебки послали Димона в Афган, в Джелалабадскую десантно-штурмовую бригаду. Пол-года бегал по горам с рацией за плечами, хлебнул вдосталь и пекла, и мороза. От пули ангел-хранитель его уберег, а вот от желтухи – не смог. Что вы хотите – афганский гепатит и войска Македонского тут валил, и англичан, а мы что – особенные? Из госпиталя Димон вернулся отощавший и полупрозрачный: выздоравливающих больных активно пользовали трудотерапией, благо работы в госпитале всегда хватало, тех же траншей: копать – не перекопать. Комбат глянул на доходягу – и отправил его на пост ретрансляции. Вроде как на реабилитацию – куда на него такого сейчас рацию навьючивать – самого таскать впору. А на посту – отожрется, на человека похож станет, там и поглядим. Пост ретрансляции находился на горе, у подножья которой дислоцировалась бригада. Топал до поста Димон пол-дня – по узкой тропинке, вьющейся серпантином вдоль скалистой стены. Сто раз садился передохнуть, судорожно глотая разреженный воздух и отчетливо понимая, что ни до какого поста он не доберется, а сука-комбат послал его туда, чтобы избавиться от задохлика. А когда, наконец, добрался – понял, что попал в самый настоящий солдатский рай. Команда поста – семь человек во главе с сержантом-сибиряком Лёхой Кедровым – основательным хозяйственным мужиком. Дисциплину поддерживал, но руки не распускал и другим не позволял. Жратва – от пуза, готовили сами – точнее, готовил всегда узбек Равшан Мирзоев, остальные чистили картошку, да мыли посуду по очереди. Построений нет, строем никто не ходит, отдежурил на станции или на охранении – и хоть спи, хоть в небо плюй. Стряпал Равшан талантливо, умудряясь из стандартного солдатского рациона создать любые деликатесы, а к праздникам рачительный Леха еще и втихаря бражку заготавливал – хоть по чуть-чуть, а все как у людей быть должно. Продукты им раз в неделю доставлял старшина на ишачке Ваське, а больше они начальства и не видели. Что еще надо для счастья солдату? Разве что маленько сердечного тепла, да душевной приязни – и всем этим с лихвой одаривал их общий любимец – кудлатый пес Паджак, живший на посту. Любил он всех солдат без исключения и от щедрот душевных постоянно прятал солдатам под подушки мослы, оставшиеся от обеда. Бойцы за это Паджака поругивали, но не всерьез – понимали, что пес угодить хотел. И служил Паджак не за страх, а за совесть – и по этой причине постовые в охранении зачастую беззастенчиво дрыхли – знали, что чужого Паджак на версту не подпустит. А когда Саньке Башилову пришло письмо от невесты – ну, вы понимаете, какое… Так Паджак подошел к закаменевшему Саньке, башку ему на колени положил и просидел так с ним весь вечер, ни на шаг не отходил. И Саньку никуда не пускал – чуть тот двинется – Паджак его – лапой: сиди. Наконец Санька взмолился: «Да я поссать, честно!». И то – Паджак его туда-сюда проводил и под кроватью у него всю ночь провел. Понятно, был пес для солдат лучшим другом, и был на той горе не только солдатский рай, но и собачий. А отбомбиться ходили бойцы на край скалы – нормальный сортир в камне не выдолбишь. Пристраивались на узкой тропинке в полуприседе, отклячив зады в сторону пропасти, да и бомбили помаленьку, держась за вбитый в скальную трещину альпинистский карабин со шлямбурным крюком, чтоб не свалиться. Ничо, привыкли, хоть и поначалу жутковато было слышать, как ночной ветер в скалах завывает. Сержант Лёха требовал, чтоб гадить ходили по двое: один бомбит, второй – на стреме, мало ли что… И вот сменился раз ночью Димон с охранения, да и решил перед законным отдыхом отбомбиться. А кого на подстраховку позовешь? Санька – на смене у станции, отходить нельзя, Гоги – в охранении. Будить кого-то? Ну, вы понимаете. Сунул Димон автомат в пирамиду, да и пошел самостоятельно – фигня, Бог не выдаст, свинья не съест. Пристроился привычно над пропастью, держась за карабин – пошел процесс. А ветер ледяной дует так, словно звезды с неба сдуть хочет. И голосит в скалах, как ведьма в родах, и окрестные шакалы ему отзываются. И вскочили в койках бойцы, как подброшенные, разбуженные кошмарным воплем Димона. Не просто страх был в этом вопле – ужас леденящий, тоска смертная. Похватали автоматы, ломанулись наружу как были – в трусах, босиком. А навстречу им – Паджак опрометью метнулся, с поджатым хвостом – юркнул в дом и под койку забился. А за ним следом – Димон. С перекошенной мордой, с булыганом в лапе и со спущенными штанами. И орет, не унимаясь: – Сука, сука, сука!!! Убью, б...-а-а!!! Оказалось. Умница Паджак решил на всякий случай Димона подстраховать – привык, что солдаты туда по двое ходят, ну и решил проявить инициативу. И пошел за ним следом, бесшумно ступая по каменистой тропинке. И сидел рядом в темноте, охраняя Димона ото всяких напастей, ничем не обнаруживая своего присутствия. А в самый ответственный момент решил ободрить Димона – мол, не бойся, друг – я с тобой. И – нежно лизнул Димона в лунную жопу! Утром, бреясь у осколка зеркала, Димон заметил, что казацкий чуб его побелел. В известке, что ли, измазал? Димон поворошил чуб мокрой ладонью. Известка не стряхивалась.